Мышь в шкафу

Когда факир спокойно держит в руке извивающуюся, шипящую, смертоносную кобру, — вы уже не так боитесь ее: спокойствие одного всегда заражает другого.


Когда на войне, после Луцкого прорыва, вы видели тысячи убитых и умирающих людей, а летний день был спокоен и беспечен, и в свой определенный час, все — на определенные места, вышли на небо спокойные звезды, ордена Господа Бога, которые Он Сам Себе пожаловал за сотворение великолепного мира; и лес так же, как и вчера, спокойно и бессвязно бормотал на сон грядущий свои тайные слова: березовые, кленовые дубовые и каштановые; и доктора, в окровавленных халатах жадно, с ложек, ели пережаренную яичницу-глазунью и азартно, ругательски ругали денщиков за то, что нет перцу и водку разбавили только на сорок градусов: испорчен спирт, — вы думали:


— Боже мой! Что же такое смерть? Что такое: умереть?


И отвечали сами себе потихоньку:


— Это же легче, чем вырвать зуб.


Начиная с первых дней, как я попал на войну и из Вендена, по великолепному шоссе, покатил туда, откуда слышалось равномерное и спокойное, даже скучное, буханье гранат, — в мой мозг забралась какая-то неясная, хитрая, неуловимая мысль, осторожно жила там, как мышь в шкафу; и, как я ни настораживался, как ни ловчился, — никогда не мог поймать ее, ухватить, понять в чем дело, — и точно формулировать. Порою, и очень долго, она оставляла меня в покое, и, лежал ли я на диване, ее не было около меня; читал ли занятную книгу, — она не юлила между строк; следил ли, сидя на византийских стенах, за ходом корабля беспечно пошедшего в Америку, — она не приставала ко мне. Но иногда, — неожиданно вонзалась в мозг и три-четыре дня не давала покоя, как зубная боль.

Made on
Tilda